Черное и красное (2004)

Сцены из моноспектакля Валерия Ивченко "Черное и красное" по мотивам пьесы Сэмюэля Беккета "Последняя лента Крепа" и рассказа Антона Павловича Чехова "Калхас".

Валерий Ивченко, по-видимому, в отсутствие ролей, достойных его дарования, сочинил для себя моноспектакль в двух частях, в котором причудливо соединились «Последняя лета Крэппа» С.Беккета и рассказ А.Чехова «Калхас».

Как указывает программа, автор сценической композиции, оформления и режиссер — Валерий Ивченко. Неудивительно, что за текстом произведений читается, иногда прорываясь наружу, собственный текст Валерия Ивченко, нечто очень личное, не проговоренное. Исповедь — вот то слово, которым можно определить жанр спектакля, его главную тему. Неслучайно и первая, и вторая часть спектакля начинается с того, что актер выходит с книгой в руках и читает отрывок из Библии о сотворении человека.
Две части спектакля связывает тема угасания человека, человеческого духа, старения человеческого тела. О том, как переживают свое прошлое старик, прослушивающий записи прошлых лет, и русский актер в пустом театре после бенефиса.

И Беккет, и Чехов играются актером, который исповедует психологический театр. О школе, почти утерянной, о театре Товстоногова, безвозвратно ушедшем, вспоминаешь сразу, как только актер уйдет за кулисы, там наденет черную мантию и вернется на сцену уже дряхлым старикашкой с трясущимися руками и шамкающим, картавящим ртом. Крэпп дрожащими руками смешивает напитки из старых бутылочек, пьет, читает из большой книги заметки и бессмысленно глядит поверх страниц, не понимая слов, не связывая их более со своей прошлой жизнью. Играется старость на грани патологии. Но в следующий момент происходит смена возраста. Словно из старой куколки вылупляется прежний Крэпп, только моложе на двадцать, на тридцать лет. Потом происходит возвращение в прежнее состояние. Первая часть спектакля — это постоянная смена возрастов и состояний, абсурдизм, поверенный психологической школой. Но иногда кажется, что сам актер не слишком четко отделяет одно состояние от другого.

Неслучайно главным в спектакле становится второй акт. Во-первых, потому что русский классик все-таки ближе Валерию Ивченко. Здесь, при той же острохарактерной игре актера, что и в первом акте, становится ясно — весь монолог старого актера Ивченко читает о себе. Этот материал он прожил, с ним он сросся и теперь играет, что называется, «на разрыв аорты». О святости и продажности актерства, о жизни, отданной сцене, о любви, которая была — когда-то, но не сбылась. Сначала зритель порадуется смене масок, посмеется, глядя на то, как просыпается актер в своей гримерке после бенефиса. Но чем дальше, тем драматичнее и напряженнее становится монолог. Актер честно, может быть, чересчур честно, почти не оставляя зазора между собой и персонажем, исповедуется перед публикой. Разговор получается тяжелым — не всякий зритель внутренне готов принять исповедь со сцены — слишком много своего актер вложил в этот спектакль. И Чехов звучит непривычно — яростно и болезненно.

Премьерный спектакль вышел неровным. Но это — частный случай всеобщей беды: чем выше масштаб дарования актера, тем сложнее (иногда кажется, что сегодня — почти невозможно) найти режиссера, который бы смог соответствовать, скажем, актерам Валерию Ивченко или Сергею Дрейдену. Время уходит...