Кавказский меловой круг (2003)

Грузинский академический театр имени Шота Руставели.

По пьесе Бертольда Брехта.

В основе пьесы лежит известная на Востоке притча о ребенке знатного рода, которого во время мятежа спасли бедные крестьяне, и теперь настоящая мать и вырастившая его беднячка делят сына, вытягивая за руки, из очерченного мелом круга. Справедливый судья присуждает мальчика крестьянке, пожалевшей ребенка и отказавшейся от жестокого испытания.

Сказать про легендарный спектакль Роберта Стуруа, что он выглядит сегодня с иголочки,— значит отвесить театру глупый комплимент. Более того, смотрись он новинкой, ему можно было бы и попенять за вторичность по отношению к знаменитому творению Стуруа. Ведь круги от тбилисского "Мелового круга" за четверть века разошлись по многим странам, спектакль разворован на цитаты, растворился в океане мирового театра и зафиксирован в книгах.

"Меловой круг" Стуруа почти на всех, кто видел его в лучшие времена, производил столь сильное впечатление, что запоминался в подробностях. И декорации: большая голая площадь, окруженная ветхими заборами и воротами. И музыка Гии Канчели. И так заразителен для воспоминаний этот вроде бы грубоватый, балаганный постановочный язык: ведущий поет в микрофон, кружится сценический круг, мелькают люди-маски, у каждого из которых есть незабываемая пластика и острая реплика в зал, про кровавые события говорят под колыбельную мелодию, а про время не стесняются сказать прямо: "Вот и пришла весна".

Ведь в случае "Кавказского мелового круга" важен не только почтенный возраст постановки, но и обстоятельства, в которых жил спектакль. Кажется, в эти парящие над сценой ветхие тряпки впитался не только приятный аромат шумного международного успеха, но и сырость нетопленных тбилисских зим, и лучики от фонарей, которые, как говорят, зажигались в руках у зрителей, когда во время представлений в зале Театра имени Руставели внезапно гас свет. В том, что именно "Кавказский меловой круг" пережил вместе со своей публикой последние полтора десятилетия, заключена некая высшая справедливость. Потому как и в самой постановке заключена брехтовская мысль о торжестве справедливости, носителем которой оказывается не пророк и не правитель, а пьянчужка и пройдоха, жуликоватый писарь Аздак, по воле случая облаченный в судейскую мантию.

Аздака играет великий Рамаз Чхиквадзе. Вышел Рамаз Чхиквадзе — и старый спектакль вместе со старым актером воспрял, вздохнул, вскрикнул, разбежался, хулигански подмигнул зрителям, подбросил вверх шляпу и сотворил искомое чудо.